ДРЕВЛЕ-ПРАВОСЛАВНОЕ ПЕНИЕ
(Исторический очерк)
В старообрядчестве общепринятым считается «знаменное пение» или, как его называют, «знаменный роспев». По свидетельству истории это пение является памятником далекой старины.
«Первие же убо беша в начале сего знамени творцы и церковнии песнорачители, во столичном богоспасаемом граде Киеве», — говорит старец Александр Мезенец, певец и учитель XVII века. «По неколиких же летех от Киева сие пение некими люборачители принесеся до великаго Новаграда. От великаго же Новаграда распростреся и умножися толиким долговременьством сего пения учение, во вся грады и монастыри великороссийския епархии и во вся пределы их» (Азбука знаменного пения А. Мезенца. Казань. 1888 г. Стр. 6.).
Древнейшей формой русского церковного пения следует признать, так называемое, пение кондакарное. До известной степени, его происхождение является весьма загадочным. Нигде вне русской земли не найдено подобных кондакарным певческих книг. И в самой Руси пение это представлено пятью рукописями XI-XIV века, после какового времени кондакарное пение исчезает вовсе. Главнейшими особенностями кондакарного изложения, по сохранившимся памятникам, являются:
1 — наличность ряда музыкальных знаков для пения отдельных слогов с повторением гласных звуков под каждым знаком;
2 — вставные звуки между этими гласными, как напр. х, в, н, у, отчего иногда получаются продолжительные вставки, вроде следующих: хавоуаиавоуа, хивоуи, вуохохо, хаха, неуе, неее и т.д.;
3 — присутствие музыкальных формул, не связанных с текстом, как: неагие, анагиа, нана, неанес и т.д., особенно в слове «аллилуиа» достигающих большой сложности;
4 — знаки и буквы среди текста, к нему не относящиеся, т. наз. мартирии, понимаемые обыкновенно, как показатели лада;
5 — изложение напева посредством двоякого рода знаков, из которых одни близко напоминают хирономические знаки (графическое изображение движения руки для указания мелодических оборотов), а другие более простые по начертанию, значение которых неизвестно.
Осколками кондакарного пения являются, так называемые, аненайки, которые исполняются старообрядцами до сих пор. Но главной формой, получившей в дальнейшем прочное и устойчивое положение, была другая система, которую можно назвать стихерарной. Основная форма — стихера — была частично подражанием ветхозаветного псалма, но с большим эпическим спокойствием в изложении. В полном соответствии формировался и музыкальный элемент отхода от намеренно сложной ткани к более простой, от сложной мелизматической (мелизмы — украшение мелодии) формы к певучей мелодии, и даже тому, что мы называем речитативом, чтению нараспев. На первом месте здесь был уже не звук, а слово. В основу стихеры была положена строфная форма — с одной стороны, отсутствие мелизмов — с другой, и заключение, как припев — с третьей.
Древнейшей формой этой системы является знаменный роспев, который название получил от способа своего нотописания знаменами, крюками или столпами («столповое» пение). В основании знаменного пения лежит 8 гласов, принятых Восточной Церковью. В XI веке появляются на Руси и свои «роспевщики» — творцы песнопений, которые «вельми знаменнаго пения распространили и наполнили».
Это подтверждается теми службами русским святым, которые в значительном количестве внесены в певчие книги в XII и XIII веках. Таковы певческие изложения служб князьям Борису и Глебу (перенесение мощей в 1072 г.), Феодосию Печерскому (1108г.) и др.
Греческий элемент с течением времени все более слабеет в русском богослужебном пении.
Появляются русские учителя пения. В 1137 году подвизается некий Мануил. Владычество татар, конечно, несколько замедлило дальнейшее развитие знаменного роспева, но не привело его в совершеннейший упадок. Сохранившиеся памятники XII и XIII веков заставляют думать противное.
XV-XVI века — период расцвета древнерусской культуры. Греческий элемент растворился в самобытном творчестве русского народа.
Появляется целая плеяда опытных певцов и роспевщиков. В старинной рукописи мы находим следующие строки: «мы грешнии — от некоих слышахом про старых мастеров: Феодора, по прозвищу Христианина, что был зде в царствующем граде Москве славен и пети горазд знаменному пению; мнози от него научишася и знамя его доднесь славно; и от ученик его слыхали, которые с нами знахуся, что де он, Христианин, сказывал своим учеником, что в великом Новеграде были старые мастеры Савва Рогов да брат его Василий, во иноцех Варлаам, родом Карелянин, и после де того Варлаам бе митрополитом во граде Ростове; был муж благоговеин и мудр зело, пети был горазд знаменному и демественному пению был роспевщик и творец. И у того брата его, у Саввы, были ученики вышереченный поп Христианин, да Иван Нос, да Стефан, слыл Голыш. И тот Иван Нос да Христианин были в царство благочестиваго царя и великаго князя Ивана Васильевича и были у него с ним в слободе Александрове. А Стефан Голыш тут не был, ходил по градам и учил Усольскую страну; и у Строгановых учил Ивана, прозвище Лукошко, а во иноцех был Исайя. И мастер его Стефан Голыш много знаменнаго пения роспел; а после него ученик Исайя, тот вельми знаменнаго пения распространил и наполнил. От тех же Христианиновых учеников слышахом, что де он им сказывал про стихеры Евангельския: некто де во Твери дьякон бе зело мудр и благоговеин, тот де роспел стихеры Евангельския; а псалтырь роспета во великом Новеграде, некто был инок именит Маркел, слыл Безбородой; он же сложил канон Никите, архиепископу Новгородскому, вельми изящен. А триоди роспел и изъяснил Иван Нос; он же роспел крестобогородичны и богородичны минейныя («Москвитянин». 1846 г. № 6. Л. 173-174).
Огромной реформой явилось в середине XVII в. изобретение Иваном Акимовым Шайдуровым особых красных помет (для указаний звуков разной высоты).
Плодами творчества русских мастеров были: «переводы», «ин переводы», «ин роспевы», «большой роспев», «большое знамя», «малое знамя», «путь» (усольский, соловецкий) и др. В особенности широкое распространение и применение получили различные переводы в начале XVII в., с учреждением на Руси патриаршества, требовавшего более торжественного, развитого мелодически и разнообразного пения (В. Металлов. «Очерк ист. православн. церк. пения». 1915 г: Стр. 48).
Разнообразие мелодических роспевов нисколько не было в ущерб достоинству церковного богослужения; все их мелодии «построены в характере того или другого гласа, совершенно удерживают в себе силу старого знаменнаго пения и только многоразлично меняют наружную его сторону, широту и сочетание звуков» («Церк. пение в России» Разумовского. Стр. 165).
Получив от греков и болгар первые уроки богослужебного пения, наши предки выработали особенный стиль и характер церковного пения. Это дало основание автору предисловия к одному стихерарю начала XVII века считать знаменный роспев явлением чисто русским. «Во всех греческих странах и в Палестине, и во всех великих обителях пение отлично от нашего пения, подобно мусикийскому, мы же грешнии мним, изложено сие наше осмогласное знаменное пение некоими премудрыми русскими риторы, паче же достоит рещи, вдохновением Святаго и Животворящаго Духа, наставляемым на дело сие» («Замечания». У идольского. Стр. 21). Ни один природный грек, — говорит Д. Разумовский, — не решится признать знаменный роспев за пение своей отечественной церкви; сличение греческаго и знаменнаго роспева также указывает на различие («История церк. пения. Стр. 155).
Но вот заканчивается XVII век. У русских людей начинает падать религиозное чувство. Монастырский уклад жизни уже не по характеру ослабевших духом. Службы начинают казаться чересчур продолжительными. Отсюда первое послабление — отмена Никоном земных поклонов в Великом посту.
«Меня и самого за то гоняли безумнии, — говорит протопоп Аввакум, — долго де поешь единогласно, нам де дома недосуг. Я им говорю: пришел ты в церковь молиться, отверзи от себя всяку печаль житейскую, ищи небесных. О, человече суетне! Невозможно оком единем глядеть на небо, а другим на землю. Так меня за те словеса бьют, да волочат, а иные в ризах не щадят. Бог их бедных простит».
До такой остроты доходило столкновение сторонников нововводств и послаблений с защитниками благочестивой старины и устава. В городах и селах, в боярских домах и на улицах шли прения жестокие.
Растет влияние киевских ученых, близких к униатским кругам. В церковную жизнь врывается чуждая струя западных течений. Латинский и протестантский Запад начинает снабжать нас образцами произведений искусства, вдохновляемых совсем другими идеалами.
Дешевые эффекты, слащавость произведений итальянского оперного стиля (влияние Сарти) покоряют сердца перерядившихся во французское и немецкое платье русских людей. Строгий, глубоко выдержанный знаменный роспев заменяется песнопениями полусветского характера, построенными по законам западной музыки. Воспитанный на дешевых эффектах, вкус не мог оценить всю красоту древних напевов. Партесное (многоголосное) пение сменяет унисонный знаменный роспев, который вместе с древней иконой уходит в далекие старообрядческие скиты и сибирские дебри.
В городских же центрах растет увлечение «мусикийским художеством».
Тщетно пытались бороться с новыми веяниями ревнители старины и церковного искусства, указывая, что в новом пении «подоболепнаго гласу несть, несть и чину», что оно «шум и звук издающе, токмо несведущим благо мнится, сведущим же неисправно положено быти разумеется».
Напрасно указывали на то, что «в партесном многоусугублении исполнение совершается с движением всея плоти, с покиванием главы, с помазанием рук» и «с висканиями безчинными».
По воле Божьей, сторонники старины и самобытности остались в меньшинстве и были жестоко наказаны («Соловецкое сидение», казнь стрельцов, Аввакума и иных). Древнее искусство, казалось, исчезло навсегда. Развились новые формы искусства на началах западно-европейского реализма. Члены Синода посещают придворную итальянскую оперу и ведут себя совершенно по-светски, «Св. Синод были на вчерашнем представлении, и они хохотали до слез вместе с нами» — пишет императрица Екатерина II (А. В. Преображенский. «Культовая музыка в России». Стр. 73).
Занимающиеся изучением церковного пения эпохи реформ XVIII века приходят в удивление изуродованностью языка («польския вирши»), изысканно вычурною бессодержательностью песнопений того времени. Увлечение было так сильно, — говорит С. Смоленский, — что даже внешность церковных певцов, прежде бородатых и одетых в полукафтанье, была изменена переодеванием их в польскую одежду с закинутыми назад разрезными рукавами (Предисловие к «Азбуке Мезенца». Стр. 41). Дворовых девок стригли, одевали в мужское платье и они пели в церквах. В церквах слушатели забывались до того, что начинали аплодировать (А. В. Преображенский. «Культовая музыка в России». Стр. 70). В церкви за богослужением пели, напр., басовую арию жреца из оперы Спонтини «Весталка» на слова «Тебе поем, Тебе благословим» под вокальный аккомпанемент обоих клиросов. Из оратории Гайдна составлена была херувимская; мотивы Моцарта слышались в свадебных концертах; пели «О, всепетая Мати» на музыку хора жриц из «Ифигении» Глюка (А. В. Преображенский. «Культовая музыка в России». Стр. 71). Клиросы обратились в какие-то концертные эстрады, на которых «вскоре стало дозволенным столь многое, что в настоящее время даже странно предположить, что подобные сочинения могли когда-либо раздаваться в православных храмах» (Там же. Стр. 71).
Так, на мотив «Вниз по матушке по Волге» Старорусским были написаны «Волною морскою», канон на «Знамение» (А. Покровский: «Хоровое церк. пение»).
Оратория «Тебе Бога славим» исполнялась под аккомпанемент колоколов, барабанов, пушечных выстрелов (10 орудий) и сопровождалась — фейерверком. Основной смысл богослужения был забыт. Больше всего стремились к внешнему эффекту. С того времени в певческий обиход вошли «Отче наш» — птичка, «Благослови душе моя» — волынка, «Господи помилуй» — кабинетное и т. д. Увлечение западно-европейской музыкой и «обмирщение» церковного песнопения у новообрядцев продолжается до наших дней.
Не всех, правда, удовлетворяет такое театральное пение. Известный русский композитор П. И. Чайковский в своем письме к ректору Киевской духовной Академии пишет следующие строки: «Не входя в исторические подробности, вкратце скажу лишь, что у нас с конца прошлого века привился приторно слащавый стиль итальянской школы, не удовлетворяющий, по моему мнению, вообще. Условиям церковного стиля, но в особенности духу и строю нашего православного Богослужения. Это тем более прискорбно, что до нас дошли коренные напевы древне-русской церкви, носящие в себе все элементы не только общей музыкальной красоты, но и совершенно самобытного церковного музыкального искусства... Скрепя сердце выслушал я в прошлое воскресение (26 сентября) то странное мазуркообразное, до тошноты манерное тройное «Господи, помилуй», но когда закрылись царские двери и певчие стали исполнять пошло сочиненный, преисполненный неприличных для храма фокусов, построенных на чужой лад, длинный, бессмысленный концерт, я почувствовал прилив негодования, которое чем дольше пели, тем больше росло» («Русский хоровой вестник». Прага. 1928 г. № 4).
Видимо, не одни только старообрядцы помнят слова св. Иоанна Златоустого, который говорит «несчастный, тебе бы надлежало с трепетом и благоговением повторять ангельское славословие, а ты вводишь сюда обычаи плясунов, махая руками, двигаясь всем телом. Твой ум помрачен театральными сценами, и что бывает там, ты переносишь в церковь».
За последние годы стали и среди старообрядцев появляться любители ненужной новизны и партесного пения. Опыт истории, видимо, забывается. Пусть наше пение порой бывает и шероховатое (в годы гонений трудно было улучшать пение), но зато оно благоговейно, строго, преисполнено возвышенности и молитвенного настроения.
Наше знаменное пение издревле принято св. Церковью, наш долг сохранять его в чистоте, а не гнаться за вычурностью, в которой начинают разочаровываться уже многие.
Мы обладаем драгоценнейшим золотом, и бессмысленно менять его на сомнительный металл. Не нравиться наше пение может лишь тем, в ком слабо чувство древлеправославия и отсутствует национальное самосознание. Порицать его могут лишь лица, ищущие в храме не умильного молитвенного настроения, а веселого развлечения, которые хотят в храме услышать какую-нибудь «птичку» и прочие произведения, которым не место в храме Божием.
Мы же будем бережно охранять драгоценное наследие прошлого, «наше одноголосное знаменное пение.
«В церкви бо, — по словам Златоуста, — ничто же безчинно, но паче в церкви единому подобает гласу быти всегда, якоже единому сущу телу... И еже поешь, един поешь. И аще вси возглашают, аки от единых уст глас износится» (36 нравоучений на 1 посл. Коринф.).