ЦЕРКОВНОЕ ПЕНИЕ: НАПЕВКА ИЛИ ЗНАМЯ

 

Правило 75 6-го Вселенского Собора:

Безчинный вопль поющаго в церкви — неприятен. Также и прибавляющий к церковному пению неподобная, неприятен.

Толкование.

С умилением и со вниманием многим подобает пение приносить тайновидцу Богу, а не кричать безчинным воплем и естество понуждать на вопль. Благоговейным и смиренным быть сынам израилевым, священное научает слово, но не петь ничего неподобающаего и церковному устроению несочетаннаго.

Пусть благочестивого читателя не смущает название статьи и сама постановка вопроса. Ведь дело вовсе не в противопоставлении: или-или, а в том, что в нашем церковном пении существуют противоречия, которые необходимо разрешить, целый крут вопросов, требующих ответа.

И в этой статье попытаемся рассмотреть некоторые из них.

Из истории нам известно, что церковное пение изначально было принесено на Русь из древней Византии, очевидно, вскоре после Крещения Руси в Х веке, и в дальнейшем развивалось целиком на почве древнерусской церковной культуры.

Предполагается, что поначалу традиция была устной, но потребности развития и распространения церковного пения потребовали создания и развития особой системы записи — знаменами и учебных пособий к ним — азбук, сборников проучек, попевок и других.

Постепенно нарастал попевочный фонд, обогащаясь и совершенствуясь многими распевщиками, росло мастерство исполнителей. В древности певческой культуре уделялось самое неослабное внимание. Повествователь ХVII века говорит о певцах ХVI-ХVII веков, что они и согласие, и «знамя гораздо знали», распевали и «знамя накладывали наизусть».

Церковное пение развивалось и у поморцев. На Выгу была организована школа знаменного пения. Среди первых поселенцев знающих певцов было очень мало — только Даниил Викулов, Петр Прокопьев и Леонтий Федосеев. Остальные же пели за ними «наслышкою». Когда на Выг из Москвы пришел Иван Иванов, знаток знаменного распева, Андрей Денисов собрал лучших «грамотников» и сам вместе с ними стал учиться крюковому пению. Затем обучили и лексинских «грамотниц». Так была достигнута исключительная красота богослужений в выговских храмах. Подобные свидетельства говорят о сильных певческих традициях, существовавших несколько веков подряд.

Нам хорошо известно, каким изменениям и порче подверглись богослужебные тексты в ходе никоновой реформы ХVII века. Но, пожалуй, еще больше пострадало церковное пение.

Вот что писали в своей челобитной царю Алексею Михайловичу монахи соловецкого монастыря: «Да они же (никоновы реформаторы — прим. авт.), государь, в покаянии и исповедании псалмы, молитвы и исповеди исповедникам и над умершими прощальные и разрешительные молитвы, и на великие господские праздники и святым величания отставили. Все действо в Божественных службах творения св. Василия Великого, Иоанна Златоуста и Григория, папы римского, переложили на свой разум и на свой чин, по своему плотскому разуму, богопротивно и развратно. Также и прочее церковное пение; утреню, вечерню, павечерню, полунощницы, молебны и панихиды, короче сказать — весь чин и устав, что содержит Церковь Божия, то все переменили и книги перепечатали не по преданию Святых Отец...»

В конце концов, древнее пение заменили многоголосным, партесным, перевели с крюков на ноты. Но духовную потерю ощутили даже некоторые священники синодальной церкви. Патриарх Алексий писал в 1940 году: «..вместо небесной музыки, которая слышалась в древних и строгих и величественных распевах, мы слышим легкомысленное, мирское сочетание звуков… Если задачей знаменного распева было «возведение ума на небо» или «отверзание внутренних очес», то сторонники партесного пения ценят то, что действует на чувство. Высокая духовность сменилась душевностью».

Мы знаем, что староверы утаивали от губителей веры Христовой старые книги и сохраняли их, часто ценой своей жизни, применяли знаменный распев в живой церковной практике. Это часть нашего Священного Предания, которое мы обязаны почитать и соблюдать. В каком положении находится знаменное пение сегодня?

Нужно признаться — положение очень непростое. Как в жизни, по слабости нашей, мы во многом попускаем и прегрешаем, так и в пении, — сегодня не так мною желающих соблюдать законы и правила церковного пения, ревностно отстаивать и изучать знаменное наследие древних распев. К сожалению, качество пения сильно страдает оттого, что среди певчих нет единого мнения, что же такое — церковное пение, и каким оно должно быть.

Сегодня распространено мнение, что пение — это украшение богослужения. Да вот беда — саму красоту эту каждый понимает по-своему. Кому-то очень хочется выделиться из клира, показать, какой у него сильный и красивый голос, и для этого поет громче всех. Другой считает, что в пение нужно вложить много чувства, и тогда пение дойдет до прихожан, растрогает их. А третий старается изменить мелодию, добавить в нее различные украшения — лишние качки и закидки, завывания и прочие «красоты», сообразуясь со своими вкусом, опытом и знаниями, часто небольшими и сомнительными. Последствия таких вольностей для пения весьма печальны.

Как известно, знаменный распев состоит из множества попевок, или кокиз — мелодических фраз, соединенных в каждом песнопении по-своему. Древние распевщики Духом Святым, не изменяя самих кокиз, в пределах каждого гласа соединяли их между собой, накладывая на каждый новый текст.

Для каждого гласа попевки свои, и имеют различное духовное значение — одни выражают радость духа, другие — суровое ожидание, третьи устремляют волю к деланию. Знаменные попевки — это развернутые духовные картины; фиты и лица — это как бы иконописные Лики Святых. Поэтому знаменный распев не разбереживает, а напротив — укрепляет, сосредотачивает, приводит в согласие с Богом. Сами попевки создавались и оттачивались веками, проверялись молитвенным опытом монастырской братии — клирошан, монахов, чей духовный авторитет для нас неоспорим.

Древнерусскому церковному пению свойственна многораспевность: один и тот же распев имеет несколько вариантов — розводов. В певческих книгах их присутствует порой 3,4 и более. И печие, не довольствуясь лишь одним из них, всякий раз исполняли их по своему выбору. К сожалению, сегодня многораспевность утрачена. На практике же поют по напевке — это «свой», местный, приспособленный для запоминания вариант распева, передаваемый устно, от певца певцу. Подобно тому, как луч чистого солнечного света преломляется водой на множество цветов и оттенков радуги, так один и тот же распев в каждой местности и в разное время мелодически окрашен по-разному, впитывая местные музыкальные традиции, отражая ритм и уклад жизни, духовность. Напевка возникает часто по немощи, особенно когда недостает грамотных певцов. Конечно же, пение по напевке имеет немало недостатков,

Если знаменный распев содержит 12 звуков, разделенных на 4 согласия, по три звука в каждом, по числу лиц Святой Троицы, то в рижской напевке, например, присутствует 13-й, повышенный «УТ» и другие. Их певчие как бы не замечают, но эти «лишние» звуки вносят в песнопение и высотные нестроения, и дополнительный минорный тон. Тем самым изменяется не только звукоряд, но и духовный строй песнопения, — оно становится более чувственным.

По этим причинам напевку часто невозможно записать знамением, а только нотами. Но запись песнопений совершенно необходима для осмысленного обучения певчих и развития певческого искусства, иначе оно сведется рано или поздно лишь к одному подражанию и механическому повторению на клиросе ранее заученных песнопений. А это приведет к постепенной утрате духовного содержания молитв, что порой и происходит.

Сравнивая знаменный текст и напевку, мы заметим, что изменена, сглажена звуковысотность, два и три звука в знамени заменены одним, «статии» и «стопицы» почти всегда укорочены вдвое, прибавлены лишние закидки и качки, ритмический рисунок изменен до неузнаваемости.

Как правило, чем чаще исполняется псено пение, тем сильнее оно отличается от знаменного текста, — например, ирмосы, исполняемые на панихидах или на катавасиях. А сама напевка имеет сильный привкус народной песни, оттенки романса, привносящие легкомыслие, долю от мира сего. Все это знаки того, что церковное пение подвержено воле певчих. И уже не книга является руководством, но сам клирошанин изменяет песнопения по своему вкусу.

Но ведь знаменный распев — это плод соборного, а не личного творчества, и создавался он во времена благочестия, в недрах церковной жизни, благочестивыми распевщиками, чей духовный авторитет для нас неоспорим. И разве мы, живущие жизнью далеко не монашеской, имеем право что-то менять в знаменном тексте, проверенном веками? Если само песнопение создавалось, как и икона, в посту и молитве, то впору спросить, а постился ли, молился ли певчий, прежде чем менять хотя бы один звук? Как мы увидели, изменен не только звукоряд, но и духовный строй песнопений. Но кто сегодня вспомнит, что, например, параклит это «послание Святаго Духа на апостолы», кулизма — «ко всем человекам любовь нелицемерная», стопица с очком — «сокрушение и покаяние во гресех».

И если признать, что пение — это «украшение» службы, как бы подобающее больше празднику, то тогда почему же объем песнопений Великого поста, записанный в книгах (и почти не исполняемый), нисколько не меньше праздничных? Это говорит о том, что в древности каждый молитвенник, каждый певчий понимался именно как духовный воин, а Песнопения — как особого рода с о в е р ш е н н а я  м о л и т в а, и сам характер ее исполнения должен соответствовать содержанию церковного события, виду гласа.

Сегодня же очень часто песнопения исполняются с одним настроем — очень решительным, громко, и не молитвенно, а певчие порой заботятся о том, чтобы сэкономить время. Конечно, петь по напевке быстрее (да и читают у нас порой слишком поспешно, как не велят нам Отцы Церкви). Такая торопливость, суетность как бы диктуется быстрым ритмом нашей сегодняшней жизни. Но на поверку оказывается, что разница во времени не так уж велика. Но какова же цена такой «экономии» — пение скомкано, искажено, превращено в бесчинное гаканье...

Не выдерживает критики и та точка зрения, что напевка — это своеобразное толкование знаменного текста. На самом деле толкования никакого нет, а на практике имеет место приспособление к способностям певчих, пение «по верхам», с мелодическими изменениями разводов фит и лиц. Причем в самой напевке остаются фрагменты знаменного распева, пропеваемые точно, «по солям», но эти остатки, «довески» слышатся чем-то чужим, инородным, а их исполнение порой звучит, как икание.

Иногда говорят; что «так пели раньше, вот и мы так поем». Но если сравнить напевку 5-10-летней давности с сегодняшней, то можно найти немало различий. И даже разные певчие исполняют напев по-разному, и в этом легко убедиться. И хотя эти различия поначалу невелики, но с годами накапливаются, изменяя мелодическую линию и ритм. Напевка постоянно меняется, обновляется, подобно тому, как волна намывает морской песок. Объем песнопений очень велик, а память человеческая не безупречна, и в ней всего не удержишь. Меняются певческие поколения, вкусы, ритм жизни, возникает, изменяется, а затем вырождается напевка.

Как писал головщик Евгёний Григорьев, она имеет не столько духовное, сколько культурно-историческое значение, и в этом она сродни фольклору, именно поэтому интересна разного рода исследователям и собирателям народной музыки. С другой стороны, напевка — это живая сегодняшняя традиция, к ее звучанию привыкли, и любые изменения воспринимаются очень болезненно, как певчими, так и прихожанами.

Как же видится выход из этой ситуации?

Прежде всего, нужно вспомнить, что церковное пение — это совершенная молитва, а два певческих клироса — это как бы два ангельских лика, благоговейно, едиными устами славящих Бога. И в подлинно духовном песнопении нет чувственности, сентиментальности, и даже радость и ликование облачены в одежды строгие и величественные, а иногда и суровые. Чувственное смирение угодно Богу, и молитва возносится Ему, а не людям, потакая их вкусам, привычкам и наклонностям. А когда пение по-настоящему духовно, оно становится не «украшением», а красотой богослужения.

Решая, петь ли по напевке или по знамени, нужно помнить, что пение должно отвечать духовному строю текста. А ведь напевка иногда противоречит ему, — в ней слышится то самое мирское легкомыслие, недопустимое в молитве.   

По правде говоря, есть песнопения, которые и по напевке звучат духовно, например, Достойно естъ, Царю небесныи, некоторые ирмосы, но такие случаи нечасты.

Может показаться, что пение по знамени утвердит повсюду одноликость там, где раньше было пестрое разнообразие. Однако даже светские хоры, исполняющие в точности одну и ту же песнь, звучат совершенно различно по тембру, темпу, интонации и прочим, едва заметным признакам. И у знаменного пения есть резервы — но не душевного, светского пения, а выражения духовных тонов и оттенков текста. Ведь это пение внутрь, а не наружу, восхождение по молитвенной лествице.

В некоторых благочестивых общинах вопрос «напевка или знамя» даже не возникает, — в них поют только по знамени, по книгам, не добавляя ничего от себя.

И когда знакомые, напетые ирмосы мы пробуем петь по знамени, то удивляемся, насколько благородно, духовно чисто они звучат.

Надо сказать, что в некоторых песнопениях на незначительно отличается от знаменного текста, и певчим не составит труда уточнить в ней некоторые звуки, вносящие нестроения.

Конечно, здесь нужны великая осторожность и такт; спешка здесь неуместна, — ведь нужно уважать чувства прихожан, которых могут смутить внезапные перемены в строе песнопений. Мудрее будет не отвергать напевку вовсе, а найти «золотую середину», исполняя и знаменный распев, и напевку, в тех случаях, когда она выдержана в духовном, молитвенном строе.

Избегая певческого своеволия, нужно также избавляться от прибавок и нестроений, явно портящих песнопения. И для этого необходимо развивать в себе вкус и чуткость различать духовное и душевное, светское и церковное, истинное и наносное. И если мы станем петь только по напевке, то тогда нужно заявить, что певческие книги нам больше не нужны, а петь мы будем так, как привыкли, как удобно. Вспомним, что до 1940 года в причте рижской общины было до 40 грамотных певцов, певших по солям. А сегодня дошло до того, что иные певчие пение по знамени считают... ересью! И такие достойны сожаления, потому что они не ведают, насколько серьезно то дело, за которое они взялись.

Конечно, изучение знаменного пения требует больших усилий, длительной практики, но ведь дело того стоит. Найдем же в себе силы одолеть лень духовную, иначе получится, что предки наши «за аз единый» шли на костер и терпели страшные муки, а мы предадим забвению большую часть их наследия, из которого исполняется лишь малая часть, да и то в измененном виде.

Ныне молчащие пласты певческой культуры — это живой укор нашей совести. Сегодня, во времена, исключительно трудные для духовности, спасительно вернуться к более древнему, знаменному распеву, завещанному Отцами. Именно единые молитва и распев — это знак духовного родства самостоятельных, часто разрозненных христианских общин.

Будем помнить, что Староверие стоит на незыблемых канонах веры, и изменив канон хоть в малом, мы можем утратить связь со своими предками.

 

Сергей Пичугин,

певчий Рижской Гребенщиковской

 старообрядческой общины.